В издательстве «Бомбора» вышла книга «Пронзенные сердца. Хирург о самых безнадежных пациентах и попытках их спасти».

Стивен Уэстаби — известный кардиохирург, исследователь-новатор и смелый профессионал. Уэстаби посвятил кардиохирургии всю жизнь — он всегда брался за самые безнадежные случаи и творил чудеса. В этой книге он открывает читателю дверь в операционную известной больницы Харефилд, передовой центр кардиохирургии в Бирмингеме (штат Алабама), где вступает в настоящие схватки с самой смертью. Автор описывает сложнейшие случаи из практики кардиохирурга, тяжелые судьбы пациентов.

С разрешения издательства Republic публикует фрагмент, посвященный проблемам системы здравоохранения, которые вскрылись во время пандемии вируса COVID-19, о котором Стивен Уэстаби узнал в Ухане еще до того, как его идентифицировал весь мир.

***

Травмы бывают разные, и на завершающем этапе своей карьеры мне предстояло тесно взаимодействовать с одним из самых травматичных событий, с которыми довелось столкнуться миру. Через целых 40 лет после моих приключений в Хэрфилде, 19 декабря 2019 года, я прилетел в Ухань. После долгого ночного перелета я обычно отправлялся на прогулку, чтобы взбодриться — не мог поддаться джетлагу, потому что у меня не было на это времени. Всего в нескольких метрах от отеля была дорожка, которая шла вдоль берега реки Янцзы и мимо великолепного моста, напоминающего Золотые ворота в Сан-Франциско.

В целом мне нравилось в Китае. У меня были пугающие воспоминания о моей первой поездке туда, случившейся в 1978 году сразу после «культурной революции» Мао. Я проводил операции как замещающий хирург общей практики в Гонконге и получил доступ к крупной больнице в Гуанчжоу благодаря полковнику Бобу Стюарту, главе Секретной разведывательной службы МИД Великобритании. Я и не ожидал увидеть, как операции на сердце проводятся пациентам в сознании и без подключения к аппарату ИВЛ. Дело в том, что в больнице их просто не было. Как я связался с Секретной разведывательной службой МИД? Это уже другая история.

Ухань — шумный мегаполис, где 11 миллионов человек с поразительной плотностью упакованы в многоэтажные жилые дома. В Оксфорде было холодно, а потому теплый субтропический воздух был мне очень приятен, однако в городе было очень мало свидетельств традиционной китайской культуры. По крайней мере, так казалось до тех пор, пока я не оказался у ворот печально известного рынка морепродуктов Хуанань. Я очень люблю животных, так что это место вызвало у меня сильную неприязнь. Кроме морепродуктов на рынке было полно собак, кошек, змей и летучих мышей, которые либо теснились в крошечных клетках, либо уже были мертвы после зверского забоя. Также там продавались и панголины — необычные существа, сыгравшие важную роль в том, что произошло позднее.

Новый вирус еще не был охарактеризован. Ни у кого не было о нем полного представления, пока я бродил между разноцветными прилавками. Согласно одной из гипотез, он распространился от летучих мышей сначала на панголинов, а затем и на людей именно на том рынке. Позднее появилось предположение, что всему виной стали пугающие эксперименты, которые проводились в Уханьском институте вирусологии. Это было вполне возможно. Местные исследователи изучали отношения между различными коронавирусами и летучими мышами в пещерах сельской местности Китая. Но с какой целью? Возможно, миру только предстоит это узнать.

Я прилетел на масштабную ежегодную конференцию Китайской ассоциации кардиоторакальной хирургии, и меня удостоили чести выступить со вступительной речью перед 3000 участников. В этот же день я должен был вылететь в Хитроу, чтобы успеть к семье к Рождеству. Поэтому, когда группа хирургов, больничных администраторов и врачей отделения интенсивной терапии подошла ко мне после выступления, я был застигнут врасплох. Сначала они молча стояли, ожидая, когда я подпишу копии китайского издания «Хрупких жизней». Они были в масках, но это не показалось мне странным — привычное явление в Китае и Японии.

Атмосфера была напряженной. Следовало ли обсуждать с ними пугающую разработку? Помимо других механических систем поддержки кровообращения я упоминал в своей речи экстракорпоральную мембранную оксигенацию (ЭКМО) и ее успешное использование мной в Оксфорде во время вспышки свиного гриппа. ЭКМО спасла одного ребенка с неисправленным врожденным пороком сердца, который в противном случае неизбежно умер бы. Мои собеседники хотели узнать, можно ли безопасно использовать ЭКМО при других типах тяжелой вирусной пневмонии, и, конечно, остальное — это уже история. На тот момент они имели дело приблизительно с 50 случаями тяжелой вирусной пневмонии, хотя на самом деле случаев было несколько сотен, и пациенты умирали от дыхательной недостаточности. Вентиляция легких с положительным давлением лишь сильнее повреждала хрупкую воспаленную ткань легких.

Я сказал, что осмотрю пациента, прежде чем дать окончательный ответ, но все вдруг затихли.

— Проблема в том, что все держится в секрете, — ответил один из хирургов на прекрасном английском. — Однако мы захотели спросить совета, когда увидели ваше имя в программе.

После того как я удовлетворил их любопытство, мне вручили тарелку с фотографией больницы и коробку китайского чая. С энтузиазмом пожав всем руки на прощание, я отправился на поиски традиционных китайских кукол для внучек, а затем улетел домой. Это была короткая, но, как оказалось, богатая событиями поездка.

В середине января мне позвонили организаторы конференции и вежливо поинтересовались, не переболел ли я. Со мной все было в порядке, но моя жена заболела через 2 недели после моего возвращения.

К тому времени COVID-19 получил свое имя и стал известен буквально каждому человеку на планете. Китай объявил строжайший режим самоизоляции в провинции Хубэй, за соблюдением которого следили полиция и военные. Мне даже присылали фотографии огромного конференц-зала, в котором теперь стояли несколько сотен больничных коек. Кроме того, в Ухане всего за 2 недели построили огромный коронавирусный изолятор, в котором очень скоро заработали 50 аппаратов ЭКМО для пациентов в наиболее тяжелом состоянии. Когда запасы аппаратов ЭКМО местного производства были истощены, их начали импортировать из Германии.

В течение нескольких недель я поддерживал связь с китайскими коллегами и узнавал шокирующие факты об эпидемии. Многие врачи и медсестры заразились от пациентов и умерли. Тем временем из Уханя в Хитроу прилетало по 3 самолета в неделю, хотя Гонконг давно закрыл свои границы. Добро пожаловать в четвертый терминал! 23 января правительство Китая отменило все рейсы и поезда из Уханя. Наши власти тем временем просто сидели и наблюдали за происходящим.

Вырисовывалась картина болезни, согласно которой у 85% пациентов были легкие или умеренно тяжелые симптомы, такие как повышенная температура, кашель и усталость, проходившие за пару недель. У остальных же развивалась серьезная одышка, которая, как изначально считали, была связана с вирусной пневмонией, но появлялась через 8–10 дней после первых симптомов. Стандартные оксигенотерапия и искусственная вентиляция легких не помогали большинству из этих пациентов, из-за чего возникал вопрос об истинной природе легочной патологии. На поздней стадии болезнь проявлялась не как обычная вирусная пневмония, потому что другие органы тоже стремительно отказывали. Вирус распространялся со скоростью лесного пожара.

Из-за сильной заразности COVID-19 и запредельной смертности китайцы воздерживались от проведения посмертных анатомических исследований.

Так получилось, что характерные патологии были описаны у человека с бессимптомным COVID-19, перенесшего удаление легкого из-за рака. Хотя у пациента отсутствовали симптомы, у него были диффузные очаги легочной инфекции, состоявшие из отечной ткани с большим количеством лейкоцитов. В крови пациента был значительно повышен уровень цитокинов (маркеров воспаления), а его мельчайшие дыхательные пути были заблокированы липкими скоплениями белкового материала. Из-за них кислород из аппарата ИВЛ просто не попадал в кровоток.

По всей вероятности, именно комбинация 3 факторов предвещала смерть от COVID-19. Первым фактором было повышение уровня ферментов печени в крови, что свидетельствовало о поражении многих органов. Вторым — повышение уровня гемоглобина, связанное с низким содержанием кислорода в крови в течение предыдущих нескольких недель. Третьим — генерализованная боль в мышцах, или миалгия.

Пожилые мужчины были наиболее подвержены тяжелому протеканию заболевания. Людям, страдавшим болезнями сердца, гипертонией и сахарным диабетом, приходилось еще хуже. Это связано с тем, что вирус проникал в клетки, прикрепляясь к рецепторам АПФ2, и у большинства умерших также присутствовали признаки воспаления сердечной мышцы. Многие жаловались на учащенное сердцебиение, боль в груди и головокружение, не связанные с респираторным заболеванием. У некоторых повреждались стенки кровеносных сосудов, что приводило к тромбозу, сердечному приступу или инсульту.

В Ухане выдвинули теорию о том, что сердце и легкие подвергались атаке после массивной выработки цитокинов и Т-клеточного иммунного ответа, направленного на уничтожение тканей, содержащих вирус. Другими словами, пациента убивал не вирус, а его собственная иммунная система. То, что ухудшение порой наступало после появления первоначальных симптомов, подтверждало эту теорию, и большинство смертей наступали именно в результате тяжелой полиорганной недостаточности.

Все из того, что я узнал в первые недели, становилось поводом для тревоги. Любопытно, что эта страшная клиническая картина во многом напоминала мне постперфузионный синдром, который был распространен на заре использования аппаратов искусственного кровообращения. Инородные материалы, из которых был изготовлен аппарат, провоцировали активацию системы комплемента и высвобождение цитокинов в кровь, за чем следовал смертельный воспалительный ответ. Лейкоциты закупоривали мелкие кровеносные сосуды в легких, почках и печени, вызывая опасные для жизни функциональные нарушения. Сходств было очень много.

Долгие ночи, проведенные в лаборатории в Алабаме за исследованием этого феномена, вернулись. Многие младенцы, а также ослабленные и пожилые пациенты умирали от легочной и почечной недостаточности после операции на сердце из-за взаимодействия крови с инородными материалами и вызванного ими цитокинового шторма. Кроме того, их судьбу определяло и длительное пребывание на аппарате искусственной вентиляции легких. В случае COVID-19 стероиды могли помочь справиться с воспалением. Эта мысль пришла мне в голову в День святого Валентина 2020 года, и я решил поделиться этим предположением.

Естественно, мой интерес к последствиям COVID-19 для сердечно-сосудистой системы — это не просто любопытство. Вирус вызывал сердечную недостаточность, а я разрабатывал уникальное искусственное сердце, для которого не требовался электрический кабель, выходящий через кожу. Казалось, что пандемия положит конец трансплантации органов во всем мире. Нам нужна была реалистичная альтернатива, которая, я надеялся, в долгосрочной перспективе станет предпочтительные осложнений иммуносупрессивной терапии. И у меня был вариант.

После операции на сердце все мои пациенты покидали операционную, подключенные к аппарату ИВЛ, но на протяжении всей своей карьеры я пытался прекратить респираторную поддержку как можно скорее. Почему? Потому что искусственная вентиляция легких с положительным давлением — небезопасный процесс, и побочные эффекты значительно усугубляются, когда клеточная оболочка легких ослаблена. В жестких отечных легких давление заполнения и высокая концентрация кислорода повреждают уязвимые ткани. Миорелаксанты и сильные седативные препараты, вводимые на протяжении длительного времени, отрицательно влияют на восстановление пациента. Когда наступает время снова попробовать спонтанное дыхание, пациенты, находящиеся на аппарате ИВЛ, не могут функционировать из-за мышечной слабости — одно лишь лежачее положение приводит к потере 10% мышечной массы за 10 дней. Все это стало причиной того, что в Китае, Италии и Северной Америке смертность от коронавируса в отделении интенсивной терапии превысила 80%.

Китайцы, первые распознавшие проблему, приняли значительные меры, чтобы избежать механической вентиляции легких при ухудшении состояния пациентов. Сначала они применяли ферментные препараты, чтобы растворить пробки из слизи, закупорившие дыхательные пути. Затем они использовали смесь водорода с кислородом для снижения вязкости вдыхаемых газов и уменьшения дыхательных усилий. Водород не только уменьшал сопротивление дыхательных путей, но и обладал противовоспалительным действием, что помогало пациентам не попасть в отделение интенсивной терапии.

Искренне желая быть полезным, я попытался рассказать об опыте китайцев коллегам из Национальной службы здравоохранения. Учитывая сходство между катастрофическим COVID-19 и постперфузионным синдромом, я предположил, что стероиды или мембранные стабилизаторы вроде цинка или даже мышьяка могут защитить отказывающие органы. К сожалению, предложение ввести пациенту с инфекцией то, что подавляет иммунный ответ, было высмеяно, и меня просто проигнорировали. Слова хирурга-пенсионера приняли за бред, а «восточное колдовство» китайцев, которых считали виновными в начале пандемии, ни у кого не вызвало интереса.

Предупреждение оксфордских врачей интенсивной терапии о том, что искусственная вентиляция легких с положительным давлением отрицательно влияет на пораженные коронавирусом легкие, тоже не было принято всерьез. Больница приняла рекомендации правительства, которые нельзя было оспорить. Когда я рассказал о кислородно-водородных аппаратах, мне вежливо посоветовали не лезть.

Худшее было впереди. Вестминстерским ответом на цунами инфицированных пациентов стало открытие тысяч коек в отделениях интенсивной терапии — за счет того, что больницы перестали оказывать некоторые другие медицинские услуги. Отделения были оборудованы быстро произведенными базовыми аппаратами ИВЛ, переданными в руки добровольцев, многие из которых были хирургами, недавно прекратившими практику. Подходящее для этой инициативы название — «ИВЛ и волонтеры». Она была плохо организованной, а потому смертельно опасной. Вместо того чтобы заказать больше качественных аппаратов искусственной вентиляции легких, министр здравоохранения потратил £50 миллионов на то, чтобы разные инженерные компании разработали наиболее базовые модели, которые можно было быстро ввести в эксплуатацию. Их передали в руки необученного медицинского персонала, который прошел короткий 2-дневный инструктаж. По данным регулирующих органов, как минимум 12 аппаратов ИВЛ, произведенных в сжатые сроки, представляли опасность для пациентов.

Лично переговорив с премьер-министром, сэр Джеймс Дайсон вложил в его подход £20 миллионов. Кстати, когда мы обратились к нему за помощью, чтобы улучшить аккумулятор искусственного сердца, он просто нас проигнорировал.

Естественно, такой подход к пациентам в тяжелом состоянии вскоре привел к высокой смертности. Английская система наблюдения за госпитализацией при COVID-19 показала, что попадание в отделение интенсивной терапии было таким же фактором риска смерти, как старость, заболевания сердца и иммуносупрессия. В пятницу, 4 сентября 2020 года, газета Daily Telegraph написала: «Смертность в отделениях интенсивной терапии снизилась, когда врачи отказались от аппаратов ИВЛ». Как и ожидалось, стратегия «ИВЛ и волонтеры» стоила нашей стране жизней. Так каковы же были факты?

До первого пика заболеваемости, наступившего 1 апреля 2020 года, Национальный учетно-исследовательский центр интенсивной терапии заметил, что после попадания в отделение интенсивной терапии 76% пациентов вскоре были интубированы и подключены к аппарату ИВЛ. После пика заболеваемости этот показатель снизился до 44%, а смертность — с 43 до 34% соответственно. За это время не появилось ни новых препаратов, ни более эффективных клинических рекомендаций. Министерство здравоохранения предположило, что улучшения были связаны с «неформальным обучением».

Специалисты из Китая и Италии были правы: высокое давление вдыхаемого воздуха разрушало захваченные коронавирусом легкие.

В кардиохирургии мы узнали об этом еще 40 лет назад, но, несмотря на это, более изысканные и менее инвазивные аппараты в государственных больницах были недоступны. Мы даже пытались убедить больницу Святого Томаса использовать гидроксигаз для премьер-министра, но безрезультатно. Я подозреваю, что свободных денег просто не осталось. Все они были потрачены на бесполезные аппараты ИВЛ, которые стали невостребованным хламом на складах и в Найтингейлских больницах. Причина была очевидна: в больницах не хватало соответствующего персонала.

Когда в хирургии дела идут плохо, мы используем выдуманный инструмент, чтобы понять, что можно было улучшить. Мы называем его «ретроспектоскоп», а психологи — «рефлексия». В 2016 году учения «Лебедь», в ходе которых была смоделирована пандемия, показали, что при реальной пандемии такого масштаба Национальная служба здравоохранения не справится с нагрузкой. Медицинский директор службы прокомментировал серьезный дефицит коек в отделениях интенсивной терапии, но правительство сочло этот вопрос слишком болезненным, чтобы выносить его на обсуждение. Естественно, замалчивание было верным путем к успеху. Не нужно раскачивать лодку, если ты хочешь представлять Британскую империю. Уроки, усвоенные в ходе учений, были проигнорированы, и общество заплатило за это высокую цену. Второсортное здравоохранение.

Прогнозы подтвердились катастрофическими ошибками, допущенными в ходе борьбы с COVID-19. В отделениях интенсивной терапии Англии было всего 4123 койки, то есть 6,6 койки на 100 тысяч населения — половина среднего показателя по Европе. В Италии их было 12,5, а в Германии — 29,2, то есть в 5 раз больше. Беспокойство, кроме прочего, вызывала нехватка специально обученных врачей и медсестер, а также необходимого оборудования. У нас не было ни того, ни другого. По всей стране максимальный потенциал ЭКМО на случай пиковой нагрузки составлял 30 коек, расположенных в 5 отдельных кардиологических центрах, — незначительное число с эпидемиологической точки зрения. Эту тему обсуждали в том числе на телевидении, но число умерших лишь продолжало расти. Я вышел на пенсию, поэтому в Оксфорде, где ЭКМО была впервые применена, ее уже не было. Когда медицинская пресса спросила моего мнения, я задал государству вопрос: «Почему каждое кардиологическое отделение нельзя было укомплектовать всем необходимым, чтобы спасать жизни во время рутинной работы?» Когда состояние премьер-министра ухудшилось и ему потребовалась госпитализация, за ним ухаживала ЭКМО-бригада в больнице Святого Томаса. К счастью, ему не потребовался аппарат, но у подавляющего большинства людей, которые действительно в нем нуждались, не было ни единого шанса его получить.

В течение нескольких недель уровень смертности от COVID-19 в Великобритании достиг 182 пациентов на миллион, в то время как в Германии он составлял 42 пациента. Другими словами, в Германии было в 5 раз больше ресурсов, включая аппараты ЭКМО, и потому смертность была в 5 раз ниже. Опять же, почему нашу систему здравоохранения называют поводом для зависти всего мира, если Тайвань, Гонконг и Сингапур показали себя гораздо лучше, находясь в непосредственной близости от Китая? Разумеется, это не обсуждалось. Мы слышали лишь пропаганду. Мы аплодировали врачам с порога своего дома. Когда вирус попал в Великобританию через аэропорты, в стране было 43 тысячи вакансий на должность медсестры и 100 тысяч других вакансий в различных государственных больницах.

Только в 2020 году COVID-19 убил 100 тысяч человек путем дыхательной и полиорганной недостаточности. Разумеется, врачи, медсестры и санитары приложили героические усилия в невероятно сложных обстоятельствах. Когда членов Ассоциации врачей спросили, была ли Великобритания готова к коронавирусу, 99,5% ответили, что нет. Это не вселяло уверенности, как и недоступность средств индивидуальной защиты. Армия врачей-пенсионеров, включавшая членов моей семьи, вернулась в больницы, но нам трудно было что-то изменить, не имея метода лечения дыхательной недостаточности с подтвержденной эффективностью. Разумеется, некоторые из этих врачей скончались.

В октябре вышла статья «Пациентов спасают путем подавления иммунной системы». В ней рассказывалось о том, что некоторые препараты не давали системе комплемента активировать лейкоциты и, следовательно, предотвращали связанные с этим проблемы. Это был момент из серии «я же говорил». Прошло 40 лет с тех пор, как в Алабаме вышла моя статья «Система комплемента и повреждающее действие аппарата искусственного кровообращения». Прошло полгода, и 50 тысяч человек умерли с того момента, как я предложил использовать стероиды, чтобы попытаться кого-то спасти.

Те, кто заново изобретал колесо, сказали: «Отключение С5 может быть очень эффективным. Мы и другие исследователи использовали С5-блокаторы на пациентах с крайне тяжелым COVID-19 и получили многообещающие результаты». Именно этого мы достигли в кардиохирургии путем выявления в аппарате искусственного кровообращения опасных материалов, провоцировавших активацию системы комплемента, и их замены. Именно уровень С5 я впервые измерил у пациентов на аппарате искусственного кровообращения. Все эти годы мы использовали стероиды, и теперь дексаметазон стал популярным средством для лечения COVID-19.

Я снова изложил свои аргументы в хирургическом журнале. Статья называлась «Взгляд кардиохирурга на лечение коронавируса» и имела подзаголовок «Могут ли вмешательства, которые хирурги применяют для профилактики, защитить от цитокинового шторма?». Разумеется, она ни на что не повлияла. Пандемией управлял комитет «мудрецов», который закрывал глаза на все, кроме собственных идей. Некоторые выдающиеся вирусологи и статистики давали правительству свои лучшие советы, но, к сожалению, ими не интересовались, и за этим последовало огромное число смертей.

Через 2 года после моего возвращения из Уханя в Великобритании было зарегистрировано 10,5 миллиона случаев COVID-19 и 150 тысяч смертей, что сопоставимо с населением Оксфорда. Смертность в Великобритании превысила 2000 случаев на миллион населения. Она была самой высокой в Европе и сопоставимой со смертностью в Мексике, Чили, Латвии и Украине. Она в 2 раза превосходила смертность от коронавируса в Германии, Нидерландах и Канаде. Быстро приняв серьезные меры, Китай зарегистрировал всего 111 413 случаев. Смертность составила 3 случая на миллион населения, хотя некоторые и считали эти цифры заниженными. В Австралии, Новой Зеландии, Японии и Сингапуре смертность на миллион населения составляла 79, 9, 145 и 127 случаев соответственно. Возможно, нам следует позавидовать их службам здравоохранения и внимательнее присмотреться к своей. Я серьезно.

Так что же пошло не так? Во-первых, Национальная служба здравоохранения Великобритании была перегружена задолго до того, как разразилась пандемия, и из-за игнорирования результатов учений «Лебедь» стала крайне уязвимой. Затем случилась задержка с объявлением локдауна перед лицом надвигающейся катастрофы. Тревожная картина в Ухане и Великобритании была очевидна, но границы все равно оставались открытыми.

Где же была наша способность тестировать, отслеживать и изолировать больных, как это делали в других странах? Сначала произошла ужасная путаница между политикой локдауна и коллективным иммунитетом, а затем все слишком поздно осознали полный спектр симптомов COVID-19. Смерть людей, не сдавших тест на коронавирус, не вошла в статистику, и в отчаянной попытке освободить больничные койки 25 тысяч пожилых пациентов с неопределенным статусом были выписаны из больниц в дома престарелых. Настоящая бойня во имя защиты Национальной службы здравоохранения, в которой та действительно нуждалась, поскольку, как большинство из нас понимали, она балансировала на грани краха еще до прихода коронавируса.

Институт Скриппса в Калифорнии, который сотрудничал со мной в ходе важнейших алабамских исследований активации системы комплемента, проанализировал данные уникальных ограниченных сред, включая круизный лайнер «Даймонд принцесс», военный корабль «Теодор Рузвельт» и все население Исландии. Анализ показал, что в 40% случаев вирус передавался бессимптомными носителями, которые не фигурировали в британской системе «Тестирование и отслеживание». Тем не менее даже у тех, кто перенес заболевание бессимптомно, на снимках компьютерного томографа имелись признаки повреждения легких. Была ли правильной политика наших лидеров, о которой они каждый вечер кричали на «Би-би-си»?

Хотя COVID-19 перегрузил систему здравоохранения, некоторые из нас по-прежнему беспокоились о пациентах с сердечно-сосудистыми и онкологическими заболеваниями.

Если сравнивать 1,5 года, предшествующие пандемии, и период с июля по декабрь 2020 года, обращений в больницу стало на 2 миллиона меньше, а визитов к врачу общей практики — на 27 миллионов. В результате было проведено на 16 тысяч меньше процедур по лечению рака, а многие операции на сердце и мозге, так же как и пластические операции, требующие размещения пациентов в отделении интенсивной терапии, и вовсе были отменены.

Профессор Кэрол Сикора, выдающийся онколог, профессор Ким Фокс, кардиолог, и я опубликовали в Telegraph статью «Государственные больницы должны быть доступны для всех пациентов». Мы написали: «Если закрыть больницы для каких-либо категорий граждан, десятки тысяч пациентов с сердечно-сосудистыми и онкологическими заболеваниями будут напуганы и безнадежно одиноки. В результате многие из них будут страдать и преждевременно умрут. Их семьи никогда этого не забудут. Ни в Китае, ни в Италии лечение серьезных заболеваний не прекратили, несмотря на хаос, наступивший ранее в этом году».

У нас были весомые причины сделать публичное заявление на эту тему. К декабрю 2020 года вышел изобличающий отчет Национального контрольно-ревизионного управления Великобритании, в котором говорилось, что 740 тысяч случаев рака, которые следовало срочно передать от врачей общей практики онкологам, были упущены с момента объявления первого локдауна. К несчастью, 4-недельная задержка в лечении рака приводит к снижению шансов на выживание на 10%. Пациенты с потенциально излечимым раком, которые не получают лечение, обычно умирают через 4–5 лет, хотя при ином раскладе могли бы выжить.

Впрочем, как я уже упоминал, Великобритания томилась на дне показателей лечения рака еще до COVID-19. Исследование, проведенное Всемирной организацией здравоохранения, показало, что у нас самый низкий показатель выживаемости по 5 из 7 распространенных видов рака. Действительно, ситуация в нашей стране хуже, чем в других европейских странах 20 лет назад. Мы занимаем последнее место по выживаемости при раке толстой кишки, легких, желудка, прямой кишки и поджелудочной железы, 2-е место по выживаемости при раке пищевода и 3-е место по выживаемости при раке яичников. Хотя ранняя диагностика и определение стадии заболевания являются ключом к выживанию, что мы можем сделать, если консультации врачей общей практики стали удаленными, а аппаратов КТ и МРТ до сих пор не хватает? Британские ученые участвовали в их разработке, но использование нами этих технологий отстает от европейских стандартов. Мы находимся на одном уровне с Сербией и Северной Македонией. Наша медицина — как магазин секонд-хенд с бесплатной доставкой.

Пациентам с сердечно-сосудистыми заболеваниями во время пандемии пришлось нелегко. Операции на сердце, за исключением экстренных случаев, практически перестали проводиться, и 2 года спустя ситуация не слишком изменилась. Лаборатории катетеризации закрылись, а их персонал направили работать с коронавирусными пациентами, из-за чего коронарная ангиопластика и транскатетерные имплантации сердечных клапанов были прекращены. К осени 2021 года Британский кардиологический фонд подсчитал, что более 275 тысяч пациентов с симптомами сердечно-сосудистых заболеваний были вынуждены ждать обследования и лечения. Его медицинский директор сказал: «Листы ожидания росли еще до пандемии. Теперь нагрузка на государственные больницы увеличилась, и масштабы текущего кризиса сердечно-сосудистого здоровья невероятны». И это не считая долгосрочных последствий COVID-19, в том числе касающихся сердца. Так что же на самом деле означал правительственный призыв защитить Национальную службу здравоохранения? Его можно было интерпретировать так: «Пожертвуйте собой ради системы, которая не справляется». Но это трудно, если вы не можете позволить себе частную медицину.

COVID-19 настолько ограничил доступ к первичной медицинской помощи, что многие из нас стали воспринимать кабинеты врачей общей практики как места, в которые невозможно попасть. Как правило, нужно долго ожидать на линии, прежде чем поговорить с регистратором — человеком без медицинского образования, — который решит, требуется ли вам личный визит к врачу. В отчаянии многие сдаются и приезжают в ближайшее отделение неотложной помощи. Вот только оно и так заполнено ходячими пациентами с травмами, которыми должны заниматься врачи общей практики. Встревоженные люди и пенсионеры вызывают скорую помощь, ждут ее бесконечно долго, а затем часами находятся в очереди у больницы, ожидая, когда их примут. Пока автомобили скорой помощи загружены такой работой, они не могут приехать к людям, которые действительно в них нуждаются. В результате экстренное лечение пациентов с инфарктом и инсультом в лаборатории катетеризации стало невозможным. Ущерб продолжает наноситься, и население страны серьезно из-за этого страдает.